Со склонов Шаолиня
На днях специальный корреспондент The Вышки, Дарина Бунькова, встретилась с руководителем Школы Востоковедения ВШЭ, известным российским востоковедом, специалистом в области китаеведения, профессором Масловым Алексеем Александровичем. О том, что из себя представляет востоковедение, особенности профессии востоковед, о жизни иностранца в Китае и обучении в Шаолиньском монастыре — в нашем материале
— Что такое востоковедение и кто такой востоковед?
Сначала стоит определить, что такое востоковедение. Это абсолютно уникальный раздел человеческого знания. Даже не науки, не отдельных практических навыков, а именно человеческого знания. Лично меня всегда интересовало то, что изучая Восток, мы видим, что мир может выглядеть совершенно иначе. Это другие ценности, другие категории, другие люди, другая форма общения. И как только мы понимаем, что окружающая действительность может быть устроена по-другому, мы иначе начинаем смотреть на свою собственную культуру.
Например, мы считаем, что нормы, связанные с христианизированным восприятием, универсальны и все люди должны им следовать. А оказывается — нет. Оказывается, есть люди, которые поступают по-другому и при этом живут неплохо. Китай уж явно живёт неплохо.
Меня это всегда интересовало – тот вызов, который бросает Восток твоей собственной культуре. Но из-за этого фундаментальное востоковедение, говоря ретроспективно, всегда очень болезненно для изучения, поскольку приходится переступать через собственные определённые стереотипы.
— Приходится «ломать» себя?
Ломать, да. Плюс к этому, для того, чтобы мы что-то начали делать, востоковедение требует массы коллатеральных, «боковых» знаний, которые формально могут не нужными, но без них дальше прогресс не пойдёт.
Ну, например, естественно изучение Востока, начинается с изучения восточного языка. Это, пожалуй, главный момент — сегодня, что в России, что во всем мире вообще многие люди заявляют, что они китаисты/японисты/арабисты, но при этом не читают на этих языках. Свои знания они получают из вторичных источников – английских, французских. И в итоге получается такой «испорченный телефон».
Язык не является определяющим востоковедение, но без него востоковедения быть не может. Не может быть специалиста, скажем, по экономике Китая без знания китайского языка, или по истории арабских стран без знания арабского.
— Вы сейчас, как руководитель Школы Востоковедения, наблюдаете становление нового поколения. Сильно оно отличается от предыдущих?
Сильно. Во-первых, старое поколение всегда было иначе организовано. Там были: а) личности и б) школы. То есть не просто разрозненные исследователи, а школы с постоянными семинарами, руководителем и десятком человек, которые, как принято в восточной традиции, ходят за этим руководителем, и обучаются не только науке, а способу мышления, организации своих идей. Сегодня этой системы нет, она разрушена. Хотя есть очень талантливые отдельные востоковеды..
Во-вторых, продолжая разговор о «старом поколении» — это были значительно более универсально подготовленные люди. То есть, знания, скажем, древнекитайского языка или блестящие знания истории Китая были важнейшими элементами, независимо от того, занимается человек современностью или древностью, экономикой или политикой. Но тогда и времени на общую подготовку было больше. Человек мог по два-три раза ездить в Китай (особенно в сороковые-пятидесятые годы) и жить там долгое время. Он готовился значительно дольше, чем нынешние специалисты.
Современное поколение привязано к рыночным условиям. Студент не может обучаться 7-8 лет, чтобы потом «выйти в жизнь». Сегодня многие студенты работают, в особенности магистры, но это уж требование времени.
Раньше совмещать работу с учебой было невозможно. Вот если бы мой руководитель услышал, что я работаю где-то, даже если бы у меня была такая возможность, то он бы просто перестал со мной общаться. Изучение Востока рассматривалось как священнодействие и ему надо было отдавать все силы
— Есть какие-то основные тенденции развития востоковедения?
Я выделил бы две. Первая, негативная. Во-первых, безусловная деградация востоковедения, связанная с тем, что уменьшается содержательная фундаментальная часть. Ну, проще говоря, кто-нибудь обязательно призывает: давайте изучать только современный Китай, современную экономику или политику Китая и тут же пойдём работать в этом направлении. И далеко не все понимают, что это будет крайне непрофессионально, потому что всё привязано к пониманию традиционных механизмов не только в Китае, но и вообще на Востоке. Причем ряд университетов, пытаясь, «приблизить образование к потребителю», намеренно низводят преподавание востоковедения до сиюминутных текущих проблем.
Во-вторых, поразительная поверхностность в подходах, отсутствие академической методологии исследования. Например, то, что обычно пишут студенты – это информационная справка, а не исследование. Собирая факты из разных источников, складывая их вместе, они думают, что это и есть исследование. Это не исследование, а реферат. Обработка информации, отделение правдивого от неправдивого (а ведь все лукавят — и китайцы о себе, и наши привирают) – большая проблема. Происходит деградация по качеству. И проблема в том, что страдают этим не только студенты, которые лишь учатся профессии, но и различного рода эксперты и исследователи
Вторая тенденция позитивная. За последние три-четыре года я вижу, что зарождается новое поколение молодых востоковедов, возможно, пока мало что понимающих о Востоке, но абсолютно мотивированных. Поколение студентов, которые не говорят «я хочу сейчас закончить университет и пойти работать в банк или крупную гос. компанию». Разумеется, в стремлении к этому ничего плохого нет, но не это главное. Они говорят: «Я хочу, прежде всего, овладеть профессией». Они готовы пожертвовать четырьмя-шестью годами обучения для того, чтобы приобрести профессиональный уровень знаний. Эта струйка пока очень мала, но она очевидно нарождается, главное ей не мешать, не пытаться, например, слить востоковедение с другими направлениями подготовки.
Я всегда говорил, и буду говорить, что Восток — это очень жестокая сфера жизни и деятельности. Он не прощает никаких ошибок. Да, на первый взгляд он кажется очень мягким, обворожительным, обаятельным, манящим.
Но как только мы сталкиваемся с восточной реальностью и делаем малейшую ошибку, она ничего не прощает. Она, как хитрый вор, забирает у тебя всё до последнего и ты даже не понимаешь, как это произошло. Это цена неверно выстроенной методологии подготовки. И мы здесь обучаемся тому, как не проиграть Востоку.
История и литература бизнес и наука, международные связи и аналитика — всё, что мы преподаем – абсолютно прагматические знания. Даже рассказывая о Древнем Китае или о Средневековой Японии, которых, конечно, уже нет в на земле это всё равно чистая прагматика: это показывает нам логику развития региона и позволяет частично предсказать его будущее.
Честно скажу, неоднократно в России обсуждался вопрос о закрытии востоковедения и африканистики как направления подготовки. Зачем оно надо? Пускай филологи, которые изучают язык, обучаются восточной филологии, экономисты идут на экономику, историки учат историю. Но это, по сути, повторение ошибок, которые регулярно совершались в XIX веке, в тридцатые годы XX века, когда востоковедение пытались «растащить» на мелкие составляющие, каждая из которых большой ценности не представляет. Потом приходилось тратить много времени и денег, чтобы воссоздать все с нуля.
Проблема в том, что далеко не все в руководстве университетов, и, даже возможно, в руководстве государства понимают, что востоковедение это абсолютно отдельная область знаний, которую надо и изучать отдельно.
— Когда Вы поступали в ИСАА МГУ, Вы уже знали, что пойдёте на китайское направление или это был поворот судьбы?
Да, я знал, куда пойду. Это был 1981 год, в то время китаеведение было не просто не престижным, а было почти мёртвым направлением, потому что СССР находился в конфликте с Китаем. Чтобы было понятно: первая наша группа, поехавшая в Китай на стажировку, была отправлена в 1985 году. Естественно, в восемьдесят первом никто даже не мог подумать, что мы однажды увидим город Пекин и живых китайцев. Китаистов в лучшем случае посылали в Сингапур – и это был предел мечтаний! Поэтому все шли изучать Японию, арабские страны. Так что никакого супер-конкурса на Китай не было. Но из-за этого и люди, которые шли, были абсолютно преданными тому, куда шли.
Я чётко знал, что я хотел изучать Китай, что меня интересует китайская история и философия, китайская религиозная традиция. Самое главное – я застал старое поколение китаеведов, многие из которых когда-то начинали обучаться ещё в городе Харбине, в двадцатые годы, а потом приехали в Россию. Это были люди, которых можно назвать «человек-мир». Через них прошла вся история советско-китайских отношений, история Китая. Рассказывая о себе, они рассказывали об истории Китая. Сегодня таких людей осталось очень мало – физически они ушли из жизни. И мы сегодня практически не знаем старого поколения китаеведов. Ещё один момент, который я понял – в российском китаеведении была своя Школа со своими подходами, а не разрозненные гении.
— Помните Вашу первую встречу с Китаем?
Я окончил университет в 1986 году, меня никто тогда на стажировку не посылал и в 1989 году я поехал в Китай за свой счёт. Помню, что все деньги, которые у меня были, потратил на билет, и осталось ровно 14 долларов.
— Как же Вы там выжили с 14 долларами в кармане?
К счастью, я был знаком с миром ушу, и у меня было одно рекомендательное письмо от человека, китайца, который был (как я потом узнал) частью большой традиционной школы, патриархом. И вот эта его школа, которая была и в Пекине, и в Харбине, подхватила меня, и я не потратил ни копейки.
Я приобрел колоссальный опыт, который сегодня почти невозможен. В 89-м, 90-м – 92-х годах я жил в китайских деревнях, куда ни один разумный человек не забредёт. Деревня — обычные китайские домики, кушетки-лежанки. Утром я вставал, проваливаясь по колено в грязь, которая была вокруг, встречал восход солнца, отмахиваясь от местной мошкары. Между деревнями циркулировали даже не автобусы, а повозки. Для того, чтобы куда-то добраться, надо было вскочить на повозку, а ехать на ней мне позволяли только потому, что я развлекал людей разговорами.
Зато китайский язык ставился прекрасно. Я пережил вот тот Китай, который ещё не был абсолютно открытым, был несимпатичным и очень холодным. Куда бы я ни приезжал, было жутко холодно и нигде ничего не топилось. Но это был уникальный опыт. И это было первое, что дало мне понимание Китая, как сущности, какой-то познавательной категории. Сегодня это уже малодоступно.
Конечно, много людей путешествуют с рюкзаком в Китай, это уже не проблема, но в любом случае, куда бы сейчас человек ни поехал, он ездит по туристическим местам. То есть, нет такого, чтобы вообще не было никаких удобств. Сейчас в любой деревне есть своя гостиница. Раньше же я останавливался у кого-нибудь в доме, меня кормили, поили и я был китайцам безумно интересен. Но утром они обязательно докладывали обо мне в местное отделение полиции. Не потому, что не любили, а потому что «ну, на всякий случай».
— И часто Вы попадали в отделение полиции?
Регулярно. Я прекрасно понимал, что если ты ездишь по деревням, останавливаясь в каждом доме и уезжая на следующее утро, то тебя никто не задержит. Но если замешкаешься – опоздал, подводу не поймал, автобус раз в сутки ходит, обязательно придут местные полицейские в штатском, которые не будут арестовывать, потому что ты не сделал ничего запретного, но придут и тщательно обо всём расспросят. Им непонятно, зачем иностранец приехал в эту грязь — есть же цивилизованный Шанхай. Я тренировал свой китайский язык, постоянно общаясь с полицейскими, отвечая на их вопросы. Меня никто не арестовывал, но допрашивали часто.
— Перед нашей с Вами беседой я задала некоторым ребятам вопрос, чтобы они хотели спросить у Алексея Александровича. И многие хотят услышать историю про Шаолинь. Как Вы попали в Шаолиньский монастырь?
Расскажу, это не секрет. Я хотел попасть в Шаолинь с самого начала – долгое время занимался каратэ и довольно успешно, но Шаолинь он всегда был таким пределом устремлений. Как каждый актёр хочет когда-нибудь сыграть Гамлета, так каждый мастер боевых искусств когда-нибудь хочет попасть в Шаолинь.
— Но ведь иностранцу туда практически нереально попасть
Раньше это было вообще крайне сложно. Расскажу, с каким Шаолинем я встретился. Я приехал туда как раз в 1989 году.
У меня была абсолютная уверенность в том, что сразу после того, как я приеду, меня выйдет встречать старый мастер, начнётся обучение…. Ну а дальше — все, как по сценариям фильмов с Джеки Чаном. В то время Шаолинь представлял абсолютно разрушенное сооружение – стены где-то были, где-то их не было. Да, там жили монахи, но никто не обращал на меня внимания. И я понял простую вещь – я никому там не нужен.
Какой-то монах со мной поговорил, причём не ясно было — мастер это или нет. Но должного впечатления я не производил. Ему опять же было не очень понятно, зачем я приехал. В то время в Шаолинь никакого паломничестване было.
Надо понимать, что тогда Шаолинь представлял собой довольно интересную институцию. Шаолиньских монахов разогнали во время «культурной революции» в 60-е годы. И до 80-х годов они жили где угодно, но не в монастыре, и основная их часть начала возвращаться обратно только в восемьдесят втором году. Оказалось, что многих монахов уже нет в живых. Кто-то остался, кого-то выслали в Синьцзян, кто-то переселился в другой монастырь…. То есть, на эти шаолиньские развалины вернулось где-то человек 15 старого поколения. Не было уже такого монастыря, где проживали сотни последователей.
Первый вопрос, который я задал себе тогда: а собственно говоря, и правда, вот если бы ко мне приехали китайцы, ну зачем они мне нужны? И я понял, что к встрече с Шаолинем нужно быть готовым, нужно быть интересным этим людям.
В конце концов, я осознал, что они просто должны привыкнуть ко мне, моему варварскому виду, голосу, манерам. И я постоянно туда приезжал, тратя все свои деньги, но никакого эффекта не было. Я стучал в закрытые двери. И китайцы честно говорили, что иностранцев здесь нет и вообще чужестранцам находиться на территории не положено.
Но как раз в этот период они начали набирать молодых людей. Государство в то время ещё не контролировало жестко монастырь, а монахи стремились найти новых учеников. Старики всё время говорили, что это уже «не та» молодёжь, она не мотивирована, не понимает что это учение, что надо медитировать, а не только тренироваться. И, как ни странно, я попал в эту категорию новобранцев.
Спустя два года, после моего приезда, я случайно встретился в ресторанчике, в провинции Фуцзянь, с человеком, который оказался шаолиньским монахом, и как выяснилось позже, известным монахом. Я с ним разговорился,он пригласил меня к себе. И я приехал. Спрашиваю, можно ли пожить, а он отвечает, что в его доме – можно (дом был рядом с Шаолинем), но за сам Шаолинь он отвечать не может. Вот есть департамент культуры, партком, которые распоряжаются этим, с ними и нужно разговаривать. И дальше через многих-многих знакомых мне разрешили сначала пожить у него в доме и в 94-м году я, наконец, получил разрешение жить на правах послушника в монастыре.
— Чем должен был обладать человек, что он должен был сделать такого, чтобы добиться разрешения обучаться в Шаолине?
Совет на будущее. Что ломает стену недоверия? Первое: время. Надо очень долго общаться и быть абсолютно терпеливым, потому что ни один китаец не понимает, зачем ты к нему приезжаешь. И он не понимает, что ты приезжаешь издалека – он не видит того пространства, через которую ты едешь тысячи километров. Второе: надо, конечно, знать китайский язык. Деревенский китаец не очень многое понимает и приходится постоянно объяснять, кто ты такой и зачем приехал. Третье: не надо просить себя обучать.
— А как же тогда?
Наставник сам понимает, зачем к нему приехали. Определённо не для того, чтобы жить в его доме и подметать пол. Для этого есть другие китайцы. Для китайца общение с иностранцем совершенно новый опыт. Поэтому ему трудно понять мотивы. Что является правильным или неправильным ответом на вопрос, зачем ты приехал? Ответ вроде «знаете, вот хочу положить жизнь на изучение шаолиньской традиции, ушу, медицины» – неправильный. Правильный же ответ: «Вы – Мастер. Вот Вы и говорите, что мне надо делать. Я приехал к Вам. Хочу быть Вашим учеником». Главное, что ты хочешь не изучить ушу, а хочешь быть его учеником. Чему он будет обучать – это уже другой вопрос. Если ты доверяешь ему, как мастеру, он научит тебя.
Напомню, что приехал я в 89-м году, а обучать меня начали только в 94-м.
Обучался я там до 1996 года, сделал большую карьеру – от послушника, который подметает двор и ремонтирует местные постройки, до человека, который сидел в одном из местных храмов и говорил: «Руками не трогать», «не фотографировать». Это очень большая карьера.
Также я обучал правилам дисциплины молодых послушников, которые приходили в Шаолиньскую академию.
— В чём состояло Ваше обучение?
Обучение было очень простое. В чём всё заключается? Если у тебя есть мастер, то тебя обучают. Если же мастера нет, то ты живёшь как один из многочисленных послушников, которые приходят и уходят. Да, есть общие молитвы, общие обеды, но обучения нет. Тогда это всё бессмысленно. Поэтому важно, чтобы мастер принял тебя.
Было четыре направления: буддизм (фо) – медитация, буддистская этика, философия; ушу (у) – боевые искусства от базовых упражнений до поединков; медицина (и) – иглоукалывание, прижигания, массажи, фитотерапия; гражданские науки; культура (вэнь)— правила поведения, о чем говорить, о чём нет, как себя вести, как соблюдать то, что называется «гигиеной жизни». Каждый мастер делал упор на чём-то своём. Так получилось, что я обучался больше всего ушу. И в какой-то степени овладел медициной.
Ещё раз повторюсь, что единственное, что может пробить стену китайского недоверия — это гигантское терпение с твоей стороны. Обучение в Китае в течение 10-15 дней или одного месяца ничего не даст.
— А был какой-то распорядок дня? Режим?
Обычно подъём у всех был в 5:30 или 6 утра, в зависимости от времени года. Сначала идёт общее занятие нэйгун или медитации, общая молитва, завтрак. Медитации обычно короткие по времени и, по сути дела, никто больше 20-30 минут не медитирует.Дальше все расходятся на хозяйственные работы или обучение с мастером. То есть, все разбиты на ячейки. Отбой обычно в десять часов.
Два раза в год (по крайней мере, раньше так было), люди уходили за пределы монастыря и медитировали в одиночестве где-то от недели до двух. Питались тем, что растёт рядом. Если ты городской житель это становилось большой проблемой – не знаешь, можно ли есть ягоды или нет. Водичка течёт, ты её пьешь, а вот листики есть опасаешься.
На моих глазах уходило старое поколение из жизни. Я прошёл несколько ступеней посвящения, стал старшим учеником и, как ещё по-китайски называют, «ученик внутренних покоев» — тот, который лично получает наставления у мастера и потом сам в дальнейшем может обучать.
Здесь есть хитрость – у мастера может быть сотни, тысячи учеников, но у тебя есть право передавать знания, являться носителем традиции, и только если ты занесён в специальное генеалогическое древо, книгу. Кто будет являться этим носителем — решает мастер. И зачастую непонятно, почему ты являешься носителем, а кто-то другой нет.
— Вы являетесь носителем традиции?
Да, я являюсь. Я занесен в «Хроники монахов-бойцов Шаолиньского монастыря». Это большая книжка-раскладушка, где нарисована схема, начиная от полумифологического индийского монаха Бодхидхармы шестого века до нашей эры.
Всего сейчас 36 поколений монахов-послушников. Я принадлежу к тридцать второму поколению. И если, скажем, я бы кого-то посвящал, то он бы принадлежал к тридцать третьему поколению.
— А что с Шаолинем сейчас?
Я покинул монастырь в 96-м году, хотя до сих пор бываю там регулярно. Уже позже произошли непоправимые изменения. Государство заинтересовалось Шаолинем как коммерческой организацией, коммерческой структурой. Монастырь стал превращаться в этакий «Диснейлэнд». Вокруг стали развиваться туристические инфраструктуры и, на мой взгляд, сегодня шаолиньской традиции внутри монастыря уже нет. Хотя, да, конечно, там есть бритые налысо люди, которые ходят в оранжевых одеждах, но они знают о буддизме значительно меньше, чем даже некоторые наши студенты.
Да, многие мастера покинули монастырь, кто-то уехал, кто-то понял, что не надо поддерживать коммерческую шумиху, но при этом шаолиньская традиция до сих пор жива.
Текст подготовила Дарина Бунькова
