Жизнь без Вышки: Иван Сурвилло
В школе мы часто слышим, что «без вышки сейчас никуда». Многие поступают в вуз из-за родителей, армии или «просто потому что надо». Но найти себя можно и вне университета. В нашей рубрике «Жизнь без вышки» мы рассказываем о тех, кто отказался от высшего образования и строит карьеру без корочки.
Иван Сурвилло ушел из Вышки в конце первого курса. Спустя полтора года он успел получить звание одного из самых перспективных молодых журналистов, стать мемом в твиттере и взять несколько десятков интервью. Пообщались с Иваном о его работе, о том, почему он защищает Ивана Колпакова и из-за чего его критикуют в соцсетях.
Интервью взято 19.02.2019
Редактура, блог, рассылка
— Тебя называют «самым востребованным молодым специалистом в российских медиа» и «человеком, который потеснит Дудя». Насколько ты согласен с такими словами?
— Конечно, они щекочут тщеславие. Мне кажется, это слишком амбициозно. У меня совершенно нет ощущения, что я соответствую этим званиям.
— Ты считаешь себя успешным человеком?
— Смотря что считать мерилом успеха. Наверное, да. Ну как бы чувак ушел из Вышки, взял кучу интервью у интересных и известных людей — Венедиктова, Зыгаря, Тимченко. Работает спецкором в The Village (сейчас работает фрилансом на несколько редакций — прим. The Vyshka), пишет для «Афиши», и его зовут еще в несколько изданий. The Village — это место, куда я хотел еще в тот момент, когда вообще не знал, что пойду в журналистику. Поэтому меня можно назвать успешным.
А с другой стороны, я-то понимаю, что ничего не успеваю. Если бы я меньше ленился, у меня бы получалось делать больше чего-то классного.
— Почему ты так хотел работать в The Village?
— Потому что это одно из лучших изданий про Москву. У The Village есть какой-то особый дух, который, даже когда я не был в штате, ощущался через их тексты. Я просто читал это издание и думал о том, что было бы прикольно у них поработать. Там очень классные люди, которые постоянно мне помогают. Я дико лажаю, а они на это не обращают внимания.
— А чем ты занимался до The Village?
— Я какое-то время сотрудничал с другими изданиями, например, с «Афишей». У них тоже классно, поэтому я до сих пор туда пишу. Вообще, раньше я занимался редактурой, а не журналистикой. Наверное, это не очень корректно сравнивать, поскольку сферы довольно разные.
— Расскажи про работу редактором.
— Первые деньги я заработал, написав текст для магазина париков. Так что я разбираюсь в париках.
Это было в начале одиннадцатого класса. Я пошел на курс к Максиму Ильяхову «Редакционный стиль и редактура текста». С этого всё и началось. Первые клиенты находили меня через блог. Я всегда говорю, что писал тексты для компаний. Тут все немножко скользко, потому что у меня было много проектов, о которых я не имею права рассказывать. Это долгая история, но ничего выдающегося на редакторской ниве я не совершил, скажем так.
— С чего вообще началась твоя активная деятельность?
— Где-то с середины десятого класса я начал следить за другими блогерами и думать о том, что было бы здорово писать что-то своё. Сначала это казалось дико сложным, но потом меня достала эта идея. Я просто сел и разобрался во всем. Кажется, свой первый пост я опубликовал в три часа ночи. Какое-то время я писал только для мамы и кота.
Я это называю периодом марсианской колонии. У тебя есть колония на Марсе, а ты космонавт, которого выбросили из шаттла. И вот ты идёшь к этой колонии. Тебе нужно долго-долго идти. Пока рядом с тобой идут только мама и кот.
— О чем были твои первые записи?
— Я даже не помню. Какие-то дико лайфстайловые. А потом я просто написал статью в интернет-издание «Мел» и рассказал, почему не люблю ходить в школу. Эту статью ругала половина русского фейсбука.
Никита Белоголовцев, который тогда был главредом «Мела», говорил мне: «Я думал, что статья наберет три тысячи просмотров, ну пять». А там в первый же день набежало двадцать тысяч. Возможно, я неосознанно затронул какую-то больную тему
Как сейчас помню: я сидел на уроке географии, было ужасно скучно, и я начал думать о том, что мне не нравится в школьном образовании. Набросал какие-то тезисы. Потом сел за компьютер, написал это всё и отправил в кучу изданий, напрямую главредам. Никита Белоголовцев был единственным, кто мне ответил. Сказал, что все окей, но статью нужно немного подредактировать. На следующий день я сидел на уроке алгебры, и мама прислала мне скриншот моей статьи на главной странице «Мела». Я зашел туда и увидел, как просмотры растут в режиме реального времени.
Почувствовал себя так, как если бы на луну высадился. Какая-то неизвестная штука. Непонятно, что происходит. Тебе дико страшно, поскольку что-то новое всегда пугает.
После публикации этого текста маму вызвали к директору и спросили: «Ну что, мы его сразу переводим на домашнее обучение или как?» В статье я критиковал систему образования, и многие учителя подумали, что это относится непосредственно к моей школе. Какое-то время на меня все дулись. А когда года через полтора я пришел в школу, несколько человек сказали, что тогда не могли меня поддержать, но на самом деле статья была классная и правильная.
В текст я вставил ссылку на блог, причём очень выпендрёжно это сделал. Пожаловался, что меня бесит школа, из-за которой не хватает времени на блог. Естественно, это подорвало у всех задницы, и многие перешли по ссылке.
После я долго-долго писал для «Мела», выпустил там много статей. В редакции меня стали очень смешно называть — «главный школьник-блогер страны».
— Зачем ты сделал отдельный сайт для блога, когда существует куча разных платформ?
— Тогда были не очень популярны всякие блоги в инстаграме и так далее. Ну, может, я просто динозавр. Кроме того, свой сайт — это контроль. Для меня важно понимать, что мои записи не пропадут, когда фейсбук закроется, а инстаграм заблокирует Роскомнадзор.
— Потом ты решил делать рассылку?
— Я спёр эту идею у одного английского блогера.
Я вообще много чего в жизни пру. Это кажется мне совершенно нормальным. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы воровать идеи, потому что ничего нового ты не придумаешь.
Желательно просто пропускать через себя. Хотя формат, наверное, можно и вчистую копировать.
Я завёл рассылку и разместил форму в блоге. Первые подписчики пришли оттуда. Потом про меня рассказали несколько блогеров, в том числе Даша Центер. Затем появился проект с интервью, который сильно выстрелил, — большая часть читателей узнали про меня именно так.
— Ты говоришь, что у твоей личной рассылки более пятидесяти тысяч подписчиков. Правда ли, что многие из них сейчас отписываются?
— Да, действительно. Но мне совершенно комфортно. Я же не гонюсь за какими-то большими цифрами. Если подписчиков будет меньше, я буду получать меньше писем, так что я даже рад в какой-то степени. Я никак не анализирую, откуда приходят и как уходят мои читатели. Но однажды много людей написали мне, что уходят из-за буквы «ё». Реально, несколько десятков так отписались!
— Пытался ли ты монетизировать свою рассылку?
— Я делал платную рассылку про книги — в дополнение к основной, которая оставалась бесплатной. Проект закрылся, потому что тогда вышел закон об онлайн-кассах, а мне не хотелось со всем этим возиться. Сейчас у меня есть кнопка пожертвований, которая довольно неплохо окупает рассылку.
Бывают еще какие-то рекламные штуки. Как правило, люди находят меня сами. Последний раз я написал классной компании, которая делает кроссовки, потому что захотел себе новые кроссовки. Мы с этой компанией сейчас на этапе сотрудничества. Я договорился, что они либо отдадут мне эти кроссовки, либо назначат какую-то оптовую цену. Ну да, корыстно использую свою популярность. Но чаще всего это просто какие-то компании, которые приходят ко мне и предлагают разместить рекламу.
— Сколько стоит реклама в рассылке?
— По-разному, все зависит от рекламодателя. Цифры я тебе не скажу. В будущем цена может повыситься, и тогда меня будут спрашивать: «А почему у вас в интервью стоит другая цифра?»
У меня есть рубрика «Дружеская реклама». Смысл этой формулировки в том, что я рекламирую товар, который и так стал бы рекламировать, если бы мне не заплатили или не дали его по бартеру. Я не пишу о том, чем сам не пользуюсь. Не рекламирую фигню, поскольку дорожу доверием аудитории. И да, это называется дружеской рекламой в том числе потому, что со всеми брендами я стараюсь дружить и никак не конфликтовать.
Вышка, журфак, одногруппники
— Расскажи о проекте «Будни студента журфака ВШЭ».
— Когда мне страшно или непонятно, я начинаю писать. Это была попытка осмыслить происходящее, которая вылилась в значимый проект. Меня читали ректоры других вузов. Я знаю, что мои записи помогли абитуриентам, которые поступали в этом году.
Были истории, когда преподаватели ругали меня за то, что я там писал. Однажды мне сказали, что я буду отдельно сдавать экзамен. К счастью, этого не произошло.
— К концу школы у тебя уже была работа и некоторая известность в медиа. Зачем ты пошёл в университет?
— Такой же вопрос мне задал на собеседовании Сергей Корзун, и я загнал ему телегу про фундаментальные знания. Это, кстати, одна из причин, по которым я ушёл: в Вышке мне не хватило философии, истории и так далее. А пришёл я туда из-за родителей: они требовали, чтобы я поступил куда-то. Я поступил, проучился год, понял, что не мое, ушёл.
— Почему ты выбрал именно журфак Вышки?
— Я считаю, что Вышка — это лучший вуз страны. Наверное, с самым лучшим журфаком.
Правда, журфаки у нас все х***** (плохие). В Вышке просто лучший из х***** (плохих)
Нам в The Village часто приходят письма с просьбой позвать на стажировку, в том числе и от моих бывших сокурсников. Я думаю, что для журналиста высшее образование — это немного странная штука. Те же знания можно получить опытным путем. Тут вопрос скорее про общее образование, которое действительно имеет значение, а именно корочка не важна. Хотя меня все пугают, что она в какой-то момент будет нужна.
У меня в редакции не у всех есть высшее образование. Когда тебе двадцать и ты приходишь устраиваться на работу, смотрят на диплом.
Когда тебе тридцать, смотрят на проекты, которые ты делал. Даже Google перестал требовать наличие диплома. Ценность высшего образования потихонечку устаревает.
Понятное дело, тут мы допускаем ошибку выжившего. Наверняка есть куча журналистов, которые попытались пойти тем же путем, но у них не вышло. Может, лучше перестраховаться и получить диплом. Мне нормально и так.
— А как у тебя складывались личные взаимоотношения в группе?
— Это, наверное, моя проблема. Мне всегда было комфортнее общаться со старшими курсами и преподавателями. По пальцам можно пересчитать, с кем из моих одногруппников у меня были какие-то хорошие отношения. Я знаю, что они относятся ко мне очень двойственно. Но если они придут ко мне и попросят о чем-то, я всегда постараюсь помочь. Какая-никакая, а это моя стая.
В школе я мало общался со сверстниками, потому что люди думали про ЕГЭ, а для меня это было совершенно не важно. Я уже работал тогда. А в университете у большинства людей не было четкого понимания, зачем они пришли на журфак.
Мне не очень комфортно с теми, кто не понимает, чего хочет от жизни. Мне интересно думать про людей, а делать это можно только тогда, когда они что-то из себя представляют.
Когда у них есть какая-то чёткая стратегия. Причём они могут метаться внутри этой стратегии, но это должны быть интересные метания. А там в основном было из разряда: «Не знаю, зачем я пришел, посмотрим, чё будет». Меня всегда это очень сильно бесило.
Не было еще почти никакой инициативы с их стороны, поэтому мы и не сходились. Я старался общаться, и с некоторыми мы до сих пор в тёплых приятельских отношениях. С большинством — нет. Наверное, мне не надо много людей, чтобы нормально себя чувствовать.
У меня очень мало друзей, но много приятелей. Мне комфортнее разговаривать один на один. Если поставить еще два человека и предложить беседовать всем вместе, я потеряюсь. Все знают, что я ухожу с тусовок через час, после того как пообщаюсь со всеми знакомыми.
Да, наверное, меня недолюбливали. Мне кажется, это какая-то твиттерская история про зависть. Но на учёбе это никак не сказывалось.
— Почему ты ушел из Вышки?
— Я посмотрел программу и понял, что интересные для меня вещи мы будем изучать только на 4 курсе. Мне были неинтересны модули про радио или про телевидение, потому что я чётко знал, что пойду в печать. Мне было жалко тратить свое время, поэтому я ушёл.
Для себя я бы хотел больше МГУ, больше фундаментальных знаний типа философии, истории или права. У нас был офигительный курс по праву, на который я, к сожалению, мало ходил.
Но вообще, высшее образование должно быть больше нацелено на проекты. Вышка гордится тем, что она передовой вуз, но ни хрена это не так. Условия должны быть больше приближены к реальной жизни. Например, нас учили верстать на Wix — системе, которую не используют нигде, ни в одной редакции. Это реально бесполезная хренотень. Гораздо полезнее учить верстать на WordPress. Я дико бесился с этого.
Наверное, мой уровень просто был немного выше, чем у среднего поступающего в Вышку. Так говорили мне преподаватели, это все не мои слова.
Я пытался как-то договориться, чтобы меня переписали на второй или на третий курс, но не получилось.
— Как изменилась твоя жизнь после ухода из Вышки?
— Впервые за долгое время я делаю то, что мне реально нравится. Я трачу энергию и от этого получаю энергию. Безумно крутое ощущение.
Тусовочка, Колпаков, феминизм
— Как ты перешел от редактуры к журналистике?
— Мне надоело писать тексты для компаний. В этот момент я поступил в Вышку, нам дали задание взять интервью, а в Питере проходил курс Галины Тимченко. Я приехал туда, и мне удалось взять у нее интервью. Как?
Представь, что ты Галина Тимченко, к тебе после курса подходит такой жалкий цыплёнок, дико трясущийся, которому очень страшно. И вот он говорит: «Галина Викторовна, я студент первого курса, у меня есть учебное интервью. Не знаю, зачем вам соглашаться, но если вдруг вы согласитесь, можно я с вами поговорю?»
Она согласилась. Все произошло очень быстро. Я понимал, что говорить про «Медузу» неинтересно, поэтому решил спросить о чем-то личном. Я не могу рассказать, что там было, поскольку это интервью нигде не публиковалось. Так я понял, что мне нравится разговаривать с людьми.
Я пришел к своему другу Саше Плющеву, журналисту «Эха Москвы», который просто в меня поверил. Именно он дал мне первые контакты. Я написал на Facebook почти всем. Начинал со слов: «Вам про меня рассказывал Александр Плющев». Потом стал писать, что я — Иван Сурвилло, брал интервью у тех и у тех. Это как-то так работает: ты просто пишешь людям в Facebook, и они отвечают.
— Как ты попал в медиатусовку?
— Тут сработало то, что я беру интервью у медиаменеджеров. Я до сих пор помню, как на дне рождения Ильи Азара ко мне подошла Маргарита Журавлёва, которая работала на «Дожде», и стала хвалить меня за интервью. А я тогда ещё никого не знал, и меня никто не знал. Я как-то сам собой попал в тусовочку. Просто так сложилось.
— В прошлом году ты был на «Ферме» Медузы. Расскажи об этом опыте.
— «Ферма» Медузы — лучшее место для обучении журналистике. Я очень люблю Вышку, но считаю, что учиться 4 года — это чрезмерно долго. Проще пойти в какую-то редакцию, где тебя за полгода всему научат. «Ферма» Медузы — это не столько про учёбу, сколько про кристаллизацию взглядов и про то, каким должно быть правильное медиа. Самым важным на «Ферме» были даже не лекции, а какое-то неформальное общение.
Я считаю «Медузу» одним из лучших медиа в России. Очень люблю их чисто по-человечески, там работает много моих друзей и знакомых.
— Твой единственный пост на фейсбуке посвящен скандалу с Иваном Колпаковым: «Мне лично не важно, виновен Колпаков или нет, для меня он великий человек и отличный журналист, всё остальное мне безразлично». Почему ты его написал?
— Когда это произошло, меня накрыло впервые в жизни. Мне было больно, потому что я дико люблю и уважаю Ваню. Для меня он очень важный человек — на уровне семьи. Сначала я не верил. Потом началось обсуждение, и его стали поливать грязью. Поскольку я слышал разные версии, я смог составить себе какую-то картину произошедшего. Там не было ничего криминального. Мне кажется, что Ваню осудили незаслуженно.
Я просто понимаю, что это такое, когда тебя поливают говном. Я знаю, как это тяжело. Сначала я написал Ване в личку, но потом подумал, что так делают все. А вот публично мало кто высказывался. Мне кажется, это важный пост. Надо поддерживать хороших людей, даже если они оступились.
Мне не очень важно, что там произошло. Я как любил Ваню, так и буду любить. Даже если он убьёт кого-то — всё равно.
— Такую позицию критикуют феминистки. Что ты об этом думаешь?
— Мне кажется, что все это очень раздуто. Люди настолько пиарятся на феминизме, что у меня к нему складывается довольно превратное отношение. Феминизм важен для женщины в каком-нибудь Зажопино, которую колотит муж. Для либеральной тусовочки феминизм — это немного другое, и меня это бесит.
История с рекламой Reebok мерзкая и неправильная, сделанная для тусовочки. Это слишком оголтело, слишком яро и вообще чересчур. В приличном обществе, где я вращаюсь, не принято обсуждать фейсситтинг.
— Почему тебя критикуют в твиттере?
— Реально конструктивной критики там мало. Я общался с несколькими знакомыми из твиттерской тусовочки, и все они сказали, что это просто зависть. Люди несколько лет работают в медиа, и вдруг появляется какой-то парень, который почему-то известнее их. Когда меня спрашивают про хейт в твиттере, я всегда отвечаю афоризмом: «Главное, чтобы о Дали говорили, пусть даже и хорошо».
Когда это только началось, мне было тяжело. Я плакался своим друзьям, не понимал за что. Сейчас у меня уже более спокойное отношение к этому. Я даже в инстаграме размещал скрины каких-то твитов. Смех — типичная защитная реакция организма
Интервью, этика, принципы
— Ты каждую неделю берёшь интервью?
— Наверное, да. Помню, у меня была цель взять 52 интервью — по количеству недель в году. На сайте сейчас опубликованы двадцать пять с чем-то, а взял-то я как раз около пятидесяти двух. Я сразу решил, что какие-то из них вообще не буду публиковать. Это буквально одно или два интервью. И то потому, что они вышли совершенно ужасными
— Ты согласовываешь интервью?
— Да, стараюсь. Мне кажется, что это какая-то дань уважения собеседнику, поскольку он рассказал довольно личные вещи. Я не стараюсь гнаться за какими-то сенсациями, мне важнее раскрыть человека. Если я потеряю день-два на согласование, ничего страшного не произойдёт.
Иногда приходилось править довольно сильно. Я старался, чтобы это никогда не меняло смысл. Если сохранить его не получалось, то я просил дать мне что-то равноценное. Убрали историю — расскажите такую же про что-то другое.
У меня были интервью, которые выходили без согласования, но потом мне в личку присылали какие-то правки. Я их, понятное дело, вносил. Мне не трудно, а людей, может, это убережет от проблем.
Тут работает глобальный принцип журналиста: не навреди. Например, у меня было несколько интервью, в которых собеседники нелицеприятно отзывались о некоторых важных лицах Российской Федерации. Потом меня просили смягчить эти формулировки, и я смягчал. Некоторые из этих людей достаточно мстительные и могут как-то подпортить жизнь моим собеседникам. Вероятность того, что они это сделают, — 0,001%. Но если бы такое случилось из-за меня, то как бы я потом спал?
Если человек хороший, то зачем ему гадости делать? Интервью с мудаками блестяще делает Илья Азар, это к нему. А я в основном беру интервью у хороших людей. Мне давно советуют взять интервью у тех, кто мне не нравится. Я такого пока не делал. Наверное, надо попробовать
— По твоим текстам заметно, что ты симпатизируешь героям. Почему в твоих интервью нет конфликта и неудобных вопросов?
— Я просто не очень люблю рыться в грязном белье. Ты можешь припереть человека к стенке, только если у тебя есть какие-то факты. А у меня фактов почти никогда нет.
Однажды мне скинули компромат на одного из моих собеседников про сексуальные домогательства с его стороны. У меня были аудиосообщения, скрины, все. Это еще нигде не освещалось. И вот человек начинает рассказывать о том, как у него умер отец. Он вспоминает, как проснулся, спустился вниз и увидел труп отца. Как он поднимал этот труп, как плакал. Я сейчас говорю, а у меня слёзы наворачиваются. Это было очень тяжело слушать, а каково это переживать, я даже не представляю.
Это как раз про то, быть журналистом или человеком. По-человечески после такого откровения задать какой-то вопрос про харрасмент — значит поступить совершенно по-мудацки, просто не по-христиански, как мне кажется. Я не задал этот вопрос.
Думаю, интервью это не про попытку подловить человека, а про то, чтобы раскрыть его. Даже если он негодяй, я предпочитаю не углубляться в это. Да, меня уже не раз ругали. Ну, типа, чё… вот так вот я делаю.
Но в основном это хорошие люди. Я же еще не брал интервью ни у кого плохого. Ну вот Илья Красильщик в интервью рассказал мне про свой бэд трип. Кто-то может оценить это как нечто плохое.
И да, я действительно симпатизирую моим героям. За большинством из них я довольно долго слежу. Понятное дело, я как интервьюер сильно проникаюсь героем, но стараюсь не переходить какие-то границы. Хотя со стороны, может, кажется, что я всем лижу жопу.
Я очень дорожу дружескими отношениями с людьми. С большинством из них мы продолжаем общаться и после интервью.
Это возможно во многом благодаря моей беззубости. Потом эти люди рекомендуют меня другим.
— А не похожи ли слишком позитивные интервью на пиар-кампанию?
— Для меня это не вопрос позитива или негатива. Мне реально интересно общение с человеком. А припирать к стенке вопросами я не умею. Мне никогда не приходилось так поступать и не очень хочется. Может быть, с точки зрения журналистики это неправильно. Ну, значит, я плохой журналист. Я не спорю, что это обоснованная претензия.
Мои интервью действительно беззубые. Ну возьмите сами интервью, чего вы меня-то учите, как брать?
Вернее, спасибо, что учите. Слушать я слушаю, но делать могу все-таки по-своему.
— Почему вопросы в твоих интервью повторяются из раза в раз и напоминают детские анкеты?
— У меня сложилась определенная концепция проекта: много интервью и примерно одинаковый пул вопросов. Это вневременные вопросы — такие, на которые человек должен сам для себя ответить. Они мне самому интересны. Чем больше мнений разных людей я услышу, тем больше я для себя вынесу. Я взрослею благодаря этим интервью.
Самые классные тексты получаются, когда я сижу вечером в каком-то приятном месте и просто забываю, что это интервью. Разговариваю с человеком как психоаналитик. В такие моменты люди реально раскрываются.
— Тебя не ограничивает жанр с четко выстроенной схемой вопросов?
— Мне кажется, что журналиста в интервью должно быть мало. Это текст не про журналиста, а про его собеседника. В идеале это должен быть монолог, где журналист вообще отсутствует. Если говорить обо мне, то это абсолютно осознанные ограничения, которые я сам себе придумал.
Я думаю, что этот жанр — интервью о личном — уже как-то узнается. Люди совершенно неосознанно ассоциируют меня с ним. Я не хотел выпендриться за счёт вопросов, я хотел выпендриться за счет формата. Что и сделал.
Текст: Александра Левинская
Фото: Алевтина Мигель
Редактор: Олег Ян, Светлана Киселева
